НОВОГОДНЯЯ СКАЗКА
Я роняю слова на заплеванный снег
Под сегодняшней жизнью Луны;
Где-то водят по струнам чудовищных рек,
И поют голоса тишины.

Где-то руки деревьев вздымаются «за»
И хватают за бороду дождь,
И уже где-то хочет взорвать небеса
Чей-то громкий, невидимый вождь.

Где-то, разум нехитрых поэтов пленя,
В грязном небе висит зодиак;
Отмечающий вскрытие мертвого дня,
Где-то пьет новогодний дурак.
В стопроцентных лучах, посреди середин
Что-то празднует Облачный Дед;
Где-то демоны свой одинокий камин
Топят связками радостных лет.

И всю ночь, и всю грязь дуновением губ
Нарумянил московский Аллах;
Новогоднее счастье обмыто, как труп,
И висит на фонарных столбах.

Ухмыляется вонь средь каскадов и пен,
Взгляды режут часы, как пирог...
Я роняю слова, и уносит их день
В Новый год на подошвах сапог.
31.12.95

СОН ИОСИФА
«И видел Иосиф сон..»
Бытие, 37, 5.
Иосиф Бродский умер 28 января, во сне.

1.
Нью-йоркский асфальт зернистую гладь
Освежил шелестом звездных век.
Если не грех человечеству спать,
Значит, бодрствовать грех.
Значит, пускай священный старик
Посылает с небес карателей рать:
Ибо достоин костра еретик!
Аминь. Подпись. Печать.
Разгневан всевышний и мечет угли:
«Ишь, видят что-то там в зеркальцах луж,
А утром находят в настольной пыли
Ксерокопии душ.
Вот ведь: люби их до боли потом
Спускай им с Синайской горы скрижаль!..»
...Океан этажи обдает кипятком,
Легкие Бруклина простужая.
Непечатная речь сотрясает Олимп,
Осыпаются мелкие боги и кирпичи,
Под багровою плешью колеблется нимб
Фонарем в нью-йоркской ночи...

А для гнева уже и нет причин:
Спят поэты, оставя наброски.
Рыщет спящий Иосиф, стережется пучин –
Бродов нет, видно, день небродский.
Упадают дожди остриями рифм,
Унося лучи золотых форелей,
И поет обвал первобытный ритм
Для святых равнин целлюлозных изделий.
И листы язвит непростая кровь
Изо рваных ран от осколков фраз,
Затекая внутрь, под лихую бровь,
В белоснежный ноль фарисейских глаз...

2.
По землям обетованным Альфы с Омегами
Гасят свет, что вокруг голов.
Оглушенный Нью-Йорк, миллионно обеганный,
Ожидает невиданных снов:
Чтобы розовый крем из блестящего бара
Бесконечностью литров рождая струю,
По нагретому камню в пирах Валтасара
Начертал: Happy Birthday to you!
Чтобы грянули, слившись, звезды и полосы
Что-нибудь из Синатры, и чтобы – all right...
...По Бродвею блуждая, разбуженный голос
Откликается эхом на Брайтоне.
Сотни глаз, отворившись, глядят в неолит,
Мылят горсти снотворных молчанием ртов,
Исчезая... Но сны – не для тех, кто спит,
А для тех, кто достоин снов...

Пенный Фавн у трельяжа, единый в трех лицах,
Не по-божьи зевает, демонстрируя небо.
Утро. Дрожь первых капель-самоубийц,
Что, зажмурясь, бросаются с крыш-небоскребов.
29.01—5.02.96
СТИХИ ПОД ТРЕМЯ ЗВЕЗДАМИ
1.
За стеклом неизбежная родина,
Как сосуд для усталого голоса
Третий Рим – гениальный юродивый –
Расправляет лохмотья и волосы.

Рассыпается утро дублонами
В грязной шапке неназванной площади,
Нищий ветер с земными поклонами
Глухо шепчет: «Шпаси тебя, господи...»

Усмехаются, злы и нечищены,
Под мостами пустынные лодочки,
И фонарные тени ручищами
Собирают полушки «на водочку»...

Неказистые первенцы города,
Неживые от штампов бессонницы,
Умывают безбрежные бороды
В сотнях тысяч оконных Солнц.

С нами день! Беспокойные пальцы
Рвут затишье безумной палаты,
И в асфальтовых трещинах скалится
Стольный град – городской бесноватый.

24.01.96

2.
Я сорвался...(не в духе был древний фетиш,
Проводник мой не вовремя запил),
Так срываются вспять с непогашенных крыш
Поколения бронзовых капель...

Я сорвался, сорвав свое тело с моста,
В неожиданно ласковый хаос,
И предрек мне из «нет» направление в «да»
Фонаря указательный палец.

1—3.03.96
3.
Царство глиняной массы, в белые формы влитой,
Дышащего сырья для Раннего Бога, что лепит
Этнос, способный злобно курить и, спускаясь в лифтах,
Напоминать лицами сдавленный оттиск на лептах.
4.03.96

СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ
(Через 200 лет)
Шрифт из книжек для неопытного возраста
Исключил геометрию надгробия.
Неуместнее меня – посланца бодрости –
Из полей встает вулкан клаустрофобии.

Единицей, вавилонскою святынею,
Выстрел-тень швырнув на луг, оврагом вспоротый,
Здесь не грех она, быть может, ибо ныне я –
У подножья перевернутого города.
В кислород впиваясь вычурными Альпами,
Он гнетет меня и здесь глухими сводами,
И на склепах отпечатанными скальпами,
И незримыми домами-антиподами.

4.03.96

ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ПОМПЕЙ
(Из поэмы)
День начался задолго до себя,
Родившись в глубине овальной чаши,
В секунду бытия когда, сидя,
Бледнеет ночь... Но свет еще погашен
На канделябрах труб, в акульих пастях гор,
Что зримы сквозь контрастную беззубость
Окна, чей круглый рот, впитав созвездий сор,
Разверзся, пораженный ими, глупость
Забыв сокрыть от взоров... Впрочем, чьих,
Когда по виллам – плоть? Шагов лишь груды,
Окаменевших в виде кладки мостовых –
Процентов в гневе брошенной посуды –
Единственное бремя в этот час
Постигшее дороги. На конце их
Жизнь нынче не предвидится, и глаз
Ваш странствует, не ведая о цели
Сих странствий. Между тем, от дальних крыш
До ближних тянет светом, как из щели
Под дверью или над – неважно; лишь
Он здесь – как на разгромленных постелях
Зрачки, еще слепые, из-под век
рождаются, подобные светилу,
Встающему из вод, святой ночлег
Срывая с тел его паникадилом.
...И драгоценность доказав клеймом,
Отбитым на доверчивой клетчатке,
Оно встает нещадным сапогом
Над италийской обувью печальной
Под скользкий ропот Лар вверху качнулся торс,
Озвучен петушиным менуэтом,
И, в предпоследний раз, сквозь слух на Юг пополз
Собачий лай, в сердцах задушенный рассветом.
7—10.03.96

КЛИНОПИСЬ
1.
В этих стенах –
полуживой, но и выживший Ной,
(Не из ума,
только из рук, что молились усердно на факел)-
Так и травлю
жерло свое цианистой кофейной струей,
Сам себe –
вечный Нерон, и любезный палач, и Архангел.
8.03.96
2.

(Яуза)
Медная сеть,
должная нас ограждать от воды, неотличима
От узелков
собственной тени, что делит собою пространство
На кислород
и nevermore, на который имеем мы зуб, не имея причины
Оный иметь...
И застревает в руке черная шишка, как голова африканца.
12.03.96
3.

(Кремль)
Обожженное яростью глины, так тело монаха-афонца,
Вечной святости место не дремлет и не бывает пусто.
И Васильевский храм – угловатым ожогом на фоне Солнца,
Словно четвертая, смертная степень шестого чувства.
13.03.96